19 февраля 1896 года родился Андре Бретон, французский писатель и поэт, основоположник сюрреализма.

Несколько лет назад на аукционе Сотбис был выставлен на продажу довольно необычный лот. Двадцать с лишним страниц, исписанных тревожным почерком. Изобилующих зачёркиваниями и неровностями и озаглавленных «Manifeste du surrealisme» («Манифест Сюрреализма»). Писано в 1924-ом году. Автор – некий Андре Бретон. Как вы понимаете, француз. Причем француз, замечу, рода далеко не знатного – не из Меровингов или Ламарков, а совсем наоборот – сын не то жандарма, не то конторщика, да еще и нормандца. В общем, событие сие можно бы было и не упоминать вовсе, если бы не одно «но»: начальная стоимость лота – пол миллиона евро.

Вот тут, на этом самом месте следовало бы пустить барабанную дробь, да не просто старательно вывести на бумаге именно это словосочетание – «барабанная дробь», а должным образом материализовать написанное, то есть, учитывая контекст современных технологий, в предыдущий абзац должен быть вживлён, например, звуковой файл, активизирующийся курсором мыши. Таким образом мы занялись бы подменой того, что, по сути, уже подменено. Бодрийяр, другой знаменитый француз, социолог, культуролог и философ-постмодернист, называл подобный подменённый объект – симулякром.

Мнимую образность действа (в данном случае речь идёт о барабанной дроби), которую читатель воссоздал бы совершенно моторно, без усилий и анализа, просто прочитав предложение, мы, вставив этот звук, вынесли бы за скобки и представили в форме более жесткого, хлёсткого, безапелляционного симулякра, произведённого сложной машиной. Избежав при этом пространных описаний, метафор и всего того, что Рембо (являющийся, кстати, одним из вдохновителей Бретона) метко называл «писаниной». Таким образом, симулякр канонического литературного свойства мы заменили бы симулякром эпохи постмодерна.

К чему это всё? К тому, что подобного рода трюки – частица удивительного метода, метафизического «ноу-хау», изобретённого Бретоном. Например, в романе «Надя» Бретон, как бы это не было атипично для романиста, опускает описания событийного ряда, взамен щедро сдабривая страницы своего непутёвого текста иллюстрациями. Вот это и есть тот самый, скажем так, «приём барабанной дроби».

Непременно прочтите этот роман – он удивительно хорош и реален, а новые формы, адаптированные автором, делают его даже сверхреальным. Сверхреальность по-французски есть surrealisme, сюрреализм, а автор романа (он же и автор упомянутой брошюры) доводится сюрреализму родителем – создателем и главным идеологом.

Вы можете возразить, что был-де и другой француз, месье Гийом Аполлинер, впервые употребивший данный термин – surrealisme. Сделал он это ещё в 17-ом году, в манифесте «Новый Дух», написанном к балету «Парад», к которому приложили руки Жан Кокто (автор сценария) и Пабло Пикассо (художник постановки). Да, все эти знаковые художники тоже внесли неоспоримый вклад в выхолащивание движения, однако вакантное место отца-основателя (как и вакансии вождя пролетариата или там дуче фашистов, свойственные тому периоду) – ждало лишь одного героя. В данном случае, пальма первенства досталась Андре Бретону, этому дуче сюрреализма. И Бретону, как дуче, несомненно, были присущи авторитаризм и вождизм, проявившиеся позднее и приведшие к расколу и склокам в среде французской группы сюрреалистов.

За время практики ясновиденья Рембо написал… нет, это уже нельзя назвать стихами… – поэтическое произведение под названием «Озарения». Это чувства, образы, музыка с разбросанными осколками смысла и логики – «неясное о неясном». Просто чувственные зарисовки. «Я протянул струны от колокольни к колокольне; гирлянды от окна к окну; золотые цепи от звезды к звезде, – и я пляшу».

Читать дальше

Впрочем, в наши дни сюрреализм ассоциируется в первую очередь с Сальвадором Фелипе Хасинто Дали, художником переоцененным и ангажированным, однако мастерски сумевшим (и этого у него не отнять!) систематизировать, а позднее и облагородить эстетику и поэтику автора Манифеста Сюрреализма.

Манифест Сюрреализма, говоря откровенно, произведение сумбурное. Хоть и небольшое, но максимально утяжеленное массой нагромождений, цитат и ссылок на вещи, неискушенному читателю непонятные и неизвестные. Тут и сентенция о неком господине Поле Валери, и ворох фамилий, частью известных (Фрейд, Паскаль, Стендаль), а частью совершенно не. Какие-то глубоко личностные, практически эпистолярные вкладки, спиритизм, бульварщина, психоанализ. Короче, полнейший хаос и кавардак, но, как и в любом хаосе, в манифесте проявляется структура – нечто важное, попытка обуздать бессознательное, ограничить безграничное. Есть в этом тексте и что-то глубоко ницшеанское, есть и просто инфернальное, достойное пера одного из предтечей Бретона – неугомонного графа Лотреамона, злого гения и идола сюрреалистов.

Манифест Сюрреализма – это инструкция по приданию формы вечности, предназначенная творящим. В первую очередь творящим словом. Им Бретон предлагает совершенно новый радикальный способ – «Автоматическое письмо».

«Автоматическое письмо» – это действенный и работающий метод освобождения поэта от мира условного и материального. Создавая его, Бретон синтезировал многие источники: как наработки ранних предтеч сюрреалистов – символистов, так и психоанализ Фрейда, с которым он был прекрасно знаком (Бретон проходил обучение в Центре Неврологии в Нанте), а также гегельянство, эстетику революционного террора и бунта. Многое перенял он и из Дадаизма, приверженцем и адептом которого он и сам был на заре своей творческой жизни. Однако Бретон, ассимилируя методы эпатажа и бунта в искусстве, отметает дадаистское нивелирование текста как смыслового объекта. Поэт-сюрреалист это медиум, ретранслятор, блаженный у городской ратуши. При этом в отличие от Дада, тексты, созданные посредством «Автоматического письма», ни в коем разе не являются «потоком сознания» или абсурдизмом; продукт сюрреалиста не просто осмысленный, он сверх-осмысленный, гипер-осмысленный.

Метод давал превосходные результаты. Чтобы понять это, достаточно ознакомиться хотя бы с поэтическими работами соратников Бретона – Элюара и Арагона. При явном влиянии романтической, упаднической школы Бодлера, Рембо, Верлена, нечто совершенно новое, принципиально новое, живое, бретоновское присутствует в поэтике сюрреалистов.

Впрочем, мало кто сегодня помнит об их поэзии, когда существует громадное живописное наследие сюрреализма. Это и Эрнст, Миро, Де Кирико, и, конечно, этот воистину столп сюрреализма, человек в котелке – Рене Магритт, да и многие другие.

Бретон проделал воистину титаническую работу, адаптировав основные концепции «Автоматического письма» под нужды художников, перенеся магию письма в сферу визуальную, где форма имеет совершенно иное значение, нежели в сюрреалистической словесности. При этом вкусы самого Бретона в изобразительном искусстве простирались в совсем иных плоскостях: мэтр предпочитал примитивизм и трайбализм. Так, одну из первых галерей сюрреалистов (открытую в 1926-ом году) украшали скульптуры Океании из личной коллекции Бретона.

Стоит добавить, что влияние Бретона не ограничивалось литературой и живописью. Тут и кино, и фотография, высоко оценённая Бретоном как прогрессивная форма самовыражения, и даже театр, не особо им жалуемый.

Достаточно легко вычленить актуальность Бретона сегодня. В случае с кинематографом, например. В качестве хрестоматийного сюрреалистического полотна обычно превозносят «Андалузского пса» Бунюэля, сценарий к которому написал вездесущий Сальвадор Фелипе Хасинто, однако посмотрите какое огромное количество современных кинематографистов адаптировали сюрреалистический метод, творили и творят в соответствии с метафизикой и алхимией Бретона. Это и Годар, и Поланский, и Бергман. Хичкок, Тарковский, Линч, Гондри… – список можно было бы продолжать бесконечно.

Интересна фигура Бретона и в политическом контексте. Как и подавляющее большинство западных интеллектуалов того времени, он был отъявленным леваком. И Ленин был для него – абсолютным авторитетом. Отношение Бретона к Ленину было отчасти даже ницшеанским apriori, сюрреалист буквально превозносил вождя мирового пролетариата, считал его воплощенным сверхчеловеком, боготворил, наделял мистическими качествами и характеристиками.

Характерно для Бретона и неприятие сталинизма с его репрессивным аппаратом и имперской государственностью. Занятна и короткая коллаборация Бретона с Львом Троцким, они даже пишут вместе потрясающий текст о роли искусства в революции.

В целом публицистика Бретона, ныне незаслуженно забытая, актуальна и сегодня. Он обладал особым чутьем выдающегося критика и публициста, предвосхищая и препарируя новейшие тенденции и веяния в искусстве и социуме.

Как каждый бунтарь и фрондер, Бретон был неисправимым романтиком. Его поэтика глубоко лирична, и хоть слог его – ломанный, так называемая «стихопроза», но – влияние Верлена на его творчество крайне заметно. Вот, например, фрагмент одного из стихотворений:

… Там, в окне лавки на Нотр-Дам-де-Лорет,
Две чудные скрещенные ножки, обтянутые длинными чулками
Огнем горят в сердцевине клевера белого
Там шелковая лестница ползет плющем
Там
Ведет нас к пропасти
Твоего присутствия и отсутствия же твоего в безнадежном слиянии
Раскрываю секрет
Любви к тебе
Всегда в первый раз

Он любил посещать родительский дом в Бретани, вообще очень любил Бретань, прибрежные равнины северо-запада Франции. Во время одного такого посещения в 1966-ом году Бретон заболевает и скоропостижно умирает. Не дожив всего ничего до известных событий во Франции 1968-ого года. Как говорили потом парижские студенты – «Бретон пропустил свою главную вечеринку». Умирает он в долгах, так и не решив свои финансовые неурядицы. Совершенно не предполагая, что по прошествии нескольких десятилетий его работы будут перекупаться за баснословные деньги столь ненавистными ему буржуа.

Текст подготовлен для «Частного Корреспондента»

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>